О любви

А не спеть ли мне песню
О любви…

Никанору очень хотелось любви. Он совершенно не знал, что это такое, но по опыту предыдущей жизни имел представление. Так ему, по крайней мере, казалось. Он регулярно смотрел телевизор, он читал книги, он разглядывал других людей. Он подмечал многое и всеми фибрами души ощущал, что именно этого ему не хватает.
— Но любовь ли это? — мучался вопросом Никанор, — Почему она так разнообразна? Не очередное ли это слово, придуманное людьми лишь для того, чтобы совместить несовместимое и объять необъятное? Вот, например, как в футболе: у кого много денег, у того есть всё. Правда, это не футбол, а богатство. Но ведь не говорят: «Это богатство!», — а говорят: «Это футбол…». Вот так, видимо, и с любовью.
Противный женский голос сообщил Никанору, что ему пора пересаживаться. Никанор предпочитал думать в метро, поскольку это было единственное место в городе, где у него имелось свободное время. К тому же в метро всегда было у кого спросить совета, если мысли Никанора заходили в тупик.
И снова любимый вид транспорта не обманул Никанора. Патлатый музыкант распевал странную песню, повествующую о том, как у него всё будет хорошо, если вдруг он напишет песню о любви. Совпадение мыслей заинтересовало Никанора, и он решил пообщаться с этим розовощёким юношей.
Никанор бросил горсть давно накопившейся в карманах мелочи в шляпу, призывно стоящую перед музыкантом. Звон монет вывел его из изменённого состояния сознания, и, завершив песню пронзительным цыганским перебором, музыкант вопросительно посмотрел на Никанора.
— Чем могу быть полезен, че? — на аргентинский лад спросил музыкант.
— Братишка, вот ты поёшь о любви, — ответил Никанор, — можешь ли ты рассказать мне, что она такое? Зачем все люди так к ней стремятся? Ведь она ничего хорошего им не приносит, они страдают от неё — но и страдают без неё… Как она сочетает в себе несоединимое?
— Бог ты мой, какая любовь? О чём вы, уважаемый? — музыкант недоумённо посмотрел на Никанора. — Нет её и в помине. Оглянитесь вокруг: все, в том числе и вы, куда-то спешат, опаздывают, торопятся. У всех дела. Все хотят жить. Какая тут любовь? У людей работа, семья, дети. Им надо жить. Любить им некогда — у них нет свободного времени.
— Но даже вы поёте о любви, — робко заметил Никанор. — А уж вам-то, наверно, как человеку творческому, всё известно в мельчайших подробностях.
— Да какой я творческий человек? Я всего лишь зарабатываю деньги, как умею, да и песня не моя. Многие думают, что любовь — это удел людей искусства, что она их вдохновляет, что все их творения созданы из-за любви… Да враньё всё это. Они пишут либо для того, чтобы заработать деньги, либо для того, чтобы убить свободное время.
— Но люди же им верят…
— Люди и написанному в газетах верят. Надо же им чему-то верить. Для того и существует профессия «актёр». Вот я играю — а вы мне верите. Я говорю — вы мне тоже верите. Зачем? Разве я могу говорить правду?
— А почему нет? — удивился Никанор. — Каждый человек иногда говорит правду. А иногда не говорит.
— Зачем вам нужна любовь?
— Чтобы была. Почему у всех есть, а у меня нет?
— Ну так найдите себе женщину. И о любви можно будет больше не вспоминать. Да она и не даст вам вспомнить. Вам придётся больше работать, а она будет занимать всё ваше свободное время. В литературе такой образ жизни иногда связывают с любовью. Но я скажу вам по секрету: любовью там и не пахнет. Всё куда интереснее.
Никанор осознал, что времени у него осталось в обрез. Он поблагодарил музыканта за ценный совет остатками денег из карманов и продолжил свой путь. Выйдя из метро, он встретил своего старого друга Никифора, и они на радостях пошли пить пиво.

Нашествие хомяков. Апофигей рефлексирующего идиотизма

Нашествие хомяков началось глубокой ночью. Весь город спал, и даже гаишник на въезде в город клевал носом, охраняя, впрочем, свой пост так, что и мышь не проскочит. Поэтому в один прекрасный момент он проснулся оттого, что краем глаза заметил какую-то тень, проскочившую в город. Он протёр глаза и вперил свой взор в темноту. Конечно же, он ничего не увидел, однако вскоре в сторону города пробежала ещё одна тень. Гаишник подумал, что крысы совсем обнаглели, тем более что вскоре заметил ещё несколько теней, проскочивших в город. Он хотел было позвонить в санэпидстанцию, но решил это сделать утром, — ведь ночью те не работают.
А поток теней продолжал нарастать. Душу гаишника начали терзать смутные сомнения. А вдруг это не просто крысы, а кем-то подосланные вражеские роботы-шпионы??? Но тогда надо звонить в ФСБ! Они-то уж знают, что делать, да и работают они круглосуточно. Гаишник поднял трубку и нажал экстренную кнопку.
— Алло! ФСБ? Тут на въезде в город крысы толпами бегут в город. Что? Да, толпами. В город. Примите срочные меры! Алло! Алло!…
Хомяки перегрызли телефонный провод. Им не понравилось, что человек в будке так кипятится при виде их. Они хотели было войти в будку и разобраться с человеком, но героический хомяк Дунайчик разом решил все их проблемы. Он нашёл провод, питавший будку электричеством. Ценой своей жизни Дунайчик оставил гаишника без света, но фонарь рядом с будкой продолжал ярко гореть, и гаишник с ужасом наблюдал из тёмной будки за тем, как толпа хомяков всё уплотняется и ширится. Вот уже гаишник перестал видеть асфальт дороги. Затем закачалась будка. Гаишник с ужасом понимал, что теперь ФСБшникам явно не до него, что у них и в городе дел по горло. С трясущимися поджилками гаишник сидел в будке и считал хомяков.
ФСБшникам теперь действительно было не до гаишника. Приняв его звонок за бред сумасшедшего, дежурный отряд преспокойно резался в преферанс. Панасу шла карта, он самодовольно улыбался и предлагал напарникам в случае столь уже очевидного выигрыша отвести их за свой счёт в ресторан “Васин Кот”, находившийся неподалёку. Однако весёлые рассуждения Панаса прервал Иосиф, внесший в комнату отдыха хомяка.
— Смотри, Панас! И вы, ребята, смотрите, кто к нам на двор прибежал! Как вы думаете, оставим животину некрещёную?
— Оставим! — хором сказали ребята.
— Дай-ка его сюды! — важно проговорил Панас, протягивая к Иосифу свою огромную руку морского пехотинца. — Экий хомякадзе вымахал! Почему не оставить, оставим. А как окрестим-то?
— Мироном! — предложил Веня. У него был особенный резон в таком имени для Хомякадзе, поскольку его фамилия была Миронов, и он надеялся таким образом дополнительно увековечить себя. Но хомяки не дали ему это сделать. Передовой отряд под началом закалённого в боях сапёра Морозевича грациозным групповым прыжком занял позицию на теле ФСБшника. От неожиданности Веня упал, а хомяки начали топтать его. Веня корчился от щекотки, а поражённые коллеги его стояли вокруг и хохотали. Смех их кончился одновременно: они осознали, что произошло, и начали сбивать хомяков с Вениного тела. Хомяки громко матерились. ФСБшники отвечали им тем же.
Веню спасти не удалось. Хомяки его затоптали. Ну, в общем-то, ничего страшного. Ничем Веня никому не запомнился в своей жизни, кроме вот этого дурацкого её конца. Никто не пожалел Веню, но зато о случае этом написали в жёлтых газетах всего мира: хомяки затоптали ФСБшника! Только гаишник на посту, когда узнал, прослезился: ведь ему повезло больше.
Группа оперативного реагирования, наконец-то понявшая, что звонок не был глупой шуткой и что гаишник-то не сумасшедший, выбежала на улицу и остановилась в недоумении. Даже многоопытный Панас сказал: “Да-а-а-а!”, потому что никогда ещё такого не видел. Хомяки покрывали поверхность земли живым ковром, и ребятам повезло, что они закрыли дверь, — иначе их подвальчик был бы захвачен хомяками. И тут случилось непредвиденное.
Гордый хомячище Михрютка влез Панасу в широкую штанину. Михрютка всю жизнь провёл в норках, поэтому ощущения были ему знакомы. Но не Панасу.
То, что сказал Панас, любой из нас может представить себе сам. Именно поэтому мы не будем его цитировать. Скажем только, что в неравной борьбе Михрютка отравился: Панас редко мыл своё хохляцкое тело.
А хомяки продолжали движение в направлении моря. Людям они не мешали: люди жили в высоких домах, а хомяки не стремились ввысь, они шли к воде. Удивлённые ФСБшники хотели сесть в каток и начать давить хомяков, — но они проявили человечность, выразившуюся в том, что они просто стояли и смотрели на спины хомяков, слегка поблёскивавшие в свете фонарей.
Лёнчик сидел на берегу и смотрел на лунную дорожку. Мысли о величии природы подавляли его сознание. Он радовался, что Элеоноры нет рядом: она бы своей болтовнёй опустила бы всё величие природы ниже колена. Лёнчику казалось, что мир без Элеоноры гораздо интереснее, но в то же время страшнее, в нём нет той простоты, которую носила в себе Элеонора, нет того оптимизма, которым она заряжала окружающее. Человек уже не казался чудом природы, более того, он казался ненужным довеском, каким-то грибом на благородном стволе всеобнимающего мира.
Молчаливое спокойствие Лёнчика было нарушено появлением первых хомяков. Хомяки вели себя так, как будто они достигли цели — и они действительно её достигли. Эти чистоплотные зверьки хотели всего-навсего искупаться, а злобные люди пытались чинить им помехи. Лёнчик сидел и удивлялся, поэтому хомяки не трогали его. Они проходили рядом и шли купаться, весело плескались в воде и негромко переговаривались. Поражённый Лёнчик с улыбкой на лице наблюдал это зрелище.
Через несколько минут хомякам надоело купаться. Они выходили из воды и готовились к отправлению в далёкий и сложный обратный путь. Они знали, что дойдут не все. Они знали, что сложностей будет не меньше, чем на пути к морю, — но они шли не топиться, и поэтому желание вернуться домой перешло в действие. Хомяки вернулись домой.

2004.

Шуба Дуба Блюз

Гордый шотландец Вася проснулся глубокой ночью и сразу понял, что что-то случилось. Раньше с ним такого не бывало. Обыкновенно Вася отличался крепким сном, и разбудить его даже утром представлялось сложной задачей. А тут вдруг сам проснулся. Ночью. В два часа. “К чему бы это?” — подумал Вася и, озадаченный, снова заснул.
А случилось вот что: от Васи ушла девушка. Девушку Вася подцепил вечером, часов в пять, когда выходил из метро. Она стояла, вся беспомощная и разбитая, и вызывала такую жалость, что Василий не мог пройти мимо, но он не знал и того, как лучше завязать разговор, поэтому просто спросил:
— Девушка, что с вами? Почему вы смотрите на мир тусклыми глазами, а вид у вас такой, будто вы сейчас расплачетесь? Вас обидели превратности судьбы или людское безразличие? Вы в обиде на весь мир или на конкретного человека? Да не смотрите вы так, я-то вас не укушу!
Девушка посмотрела на Васю с теплотой и интересом. В её глазах зажглись какие-то непонятные искорки. И в самом деле, разве может такой очаровательный толстячок быть гадом? Ни в коем случае. И девушка улыбнулась Васе, и Вася улыбнулся девушке, и сказал Вася девушке:
— Меня зовут Вася. А вас как зовут?
Девушка ответила, что её зовут Светланой. Это имя сразу вызвало у Васи приступ нежности. Он рассыпался в комплиментах по поводу её имени, вспомнил свою первую учительницу, Светлану Владимировну, и мамину подругу, тётю Свету Сорокину, в общем, заболтал Светлану, и вот уже они идут в сторону ближайшего макдональдса. Вася спонсирует, они гуляют, смеются, им хорошо. Они исходили весь район, они пытались оборвать на память гирлянды с деревьев, за что их обругал охранник магазина, они прыгали за рябиной, обрывая целые ветки, они тихо напевали весёлые песни, они смеялись птицам и улыбались людям, они гладили кошек и пугали собак, они раскрашивали автобусы маркером, купленным Васей, они писали на стенах признания в любви друг к другу и к Лейбе Троцкому, они танцевали под музыку революции, они забрались на заброшенную стройку и пугали людей криком из-за забора, — в общем, Вася и Светлана вели себя как дети. И им было хорошо.
Было хорошо. А потом они пришли к Васе домой… Вася не стал вспоминать всё в деталях. Он просто знал, что было хорошо. Очень хорошо. Он не захотел терять это ощущение, и потому отогнал от себя подробные воспоминания. А потом он заснул. Ему снилось далёкое будущее, с летающими автомобилями и километровыми зданиями, дикими войнами и беспределом, странным искусством и полётами на далёкие планеты. Вася любил научную фантастику, а накануне как раз посмотрел очередной боевик про мрачное будущее. Даже присутствие Светланы не отвлекло его от любимых мыслей, но Светлана всё-таки была где-то там, может быть, в образе королевы мира, спасённой Васей, или лица на рекламном плакате, или очаровательной соседки, улыбнувшейся Васе, когда он вышел из квартиры…
Когда Вася проснулся, Светланы не было. Она почему-то ушла. Вася обежал квартиру, но Светланы действительно нигде не было. Она ушла от него.
Впервые в жизни Вася решил напиться с утра.

2003.

Таракан

Однажды утром Василич проснулся оттого, что ему в ноздрю заполз таракан. “Апчхи!!!” — громогласно чихнул Василич, таракан вылетел из ноздри, расправил крылья и полетел восвояси, а Василич решил, что нехорошо, когда просыпаешься вот таким вот способом и что пора начать новую жизнь.
Похвальное желание сразу пробудило в Василиче необузданную жажду действия. Василич начал ворочаться с боку на бок, потягиваться, громко вздыхать, и даже высунул ноги из-под одеяла, но, почувствовав холод, тут же убрал их обратно.
“Эх! — подумал Василич и состроил грустное выражение лица. — Вот почему никто не может хоть раз, просто так, прийти к человеку с утра в гости…”
Тут, как назло, раздался звонок в дверь. “И кого это в такую рань принесло”, — подумал Василич, медленно вставая и идя к двери.
Пытаясь вспомнить, где же находится вход в эту квартиру, Василич брёл по направлению к месту, откуда, по его мнению, раздался звонок. Он спотыкался о различные предметы, лежавшие на полу, он врезался в стены и только лишь повторял про себя: “Дык… Ой… Ёлы-палы…”, но упорно продвигался к источнику давнего звука.
Найдя, наконец, место, где можно было выйти из квартиры, Василич остановился в задумчивости. Кто бы мог прийти в такое время? Ведь все нормальные люди ещё спят… “Кто это там гавкает?!” — вопросительно крикнул он за дверь. “С тобой, свинья, не гавкает, а разговаривает капитан Жеглов!” — грубоватым, но добрым голосом раздалось из-за двери. Василич открыл дверь.
За дверью стоял толстобородый человек в ватнике, из каждого кармана которого призывно торчало по бутылке портвейна. В каджой руке пришельца тоже была бутылка.
— Илюшенька! Братишка! Илюшок! Родной ты мой! Илюшочичек! Пришёл! Не забыл! С утра! С портвешочичком! Илюнюшко! Инженер, горняк, к нам? Дело, голуба, сработаемся!
После долгих взаимных объятий и непродолжительного цитирования старых добрых фильмов друзья проследовали к столу. И тут Василич понял, что не спросил у Илюхи самого главного.
— Ильянушка, скажи-ка мне, братушка, вот какую вещь. Как же ты в дверь-то мою звонил, если у тебя в каждой рученьке — по бутылушке?
— Носом, — ответил Илюха, разливая портвейн по стаканам.

2003.

Беляш. Митьковский рассказ

В Город снова пришла весна. Днём звенит вода, прохожие снимают шапки и сладко щурятся, орут коты и поют птицы, в общем, Город снова увидел Солнце. К вечеру светило скрылось за облаками, но тучи растворились, и воздух стал снова чист, прозрачен и свеж. Видно всё. Горящие окна разноцветно-жёлтой мозаикой покрывают горизонт, превращая его в стену, за которой — Лес. Блеск гаража во дворе выделяет его среди снега, ведь снег уже подтаял и не блестит. Людей нет: он смотрят дома телевизор, и весенний вечер не отвлекает их от обычных дел, и за всем этим безумием наблюдает сумасшедший надсмотрщик Луна.
Никифор мучительно пытался вспомнить, кто же утверждал, что Луну делают в Гамбурге, и прескверно делают. Кто бы он ни был, он был неправ: Луна была великолепна, и потому явно не из Гамбурга. Никифору часто казалось, что он самый умный на этом свете, и из-за этого он с трудом понимал шутки, к нему обращённые. Однако в этот вечер, когда все нормальные люди сидели дома и смотрели телевизор, он сидел на лавочке во дворе и смотрел на Луну.
В то же самое время на соседней стройке бомж Серёга грустно пил пойло в компании большого, но жутко грязного кота, который смотрел на Серёгу большими голубыми глазами, а Серёга обнимал губами бутылку в надежде выжать из неё последние капли нектара. Но бутылка была безнадёжно суха, и Серёгин мозг стал искать пути выхода из кризиса. Недолго думая, Серёга схватил кота в охапку и понёс продавать.
Побродив с полчаса и не найдя ни одного человека, которому можно было бы продать кота холодным безлюдным вечером ранней весны, он неожиданно заметил рядом человека, засмотревшегося на Луну. Серёга неторопливо подошёл к нему и промычал:
— Купи кота!
— А как его зовут? — спросил опешивший Никифор, недоумевая, откуда взялся человек с котом.
— Беляш, — с широкой улыбкой продавца ответил Серёга.
— Ну, Беляш так Беляш... — мечтательно проговорил Никифор, достал из кармана деньгу и протянул её Серёге, который незамедлительно вручил получившего очередное имя кота Никифору и тут же смылся. Никифор потащил не спеша мяукавшего Беляша домой, размышляя про себя: "Почему же ты, котяра, Беляш? Может, шкура у тебя белая? Да нет, грязноват будешь, только это ничего, постираем... Видать, гонялся за тобой хач на рынке, приговаривая: "А вот и беляш прибежал!", да убежал ты, вот поймал тебя Серёга и продал мне... Будем вместе на Луну смотреть!"
А бомж Серёга, войдя в магазин и посмотрев на деньгу, решил в тот вечер побаловать себя настоящим шотландским виски.

2003.

08.03.06. День рождения Павлика.

Получив приглашение на первую пьянку года у Павлика на квартире, мы долго не раздумывали. В самом деле, в кои-то веки он сподобился на то, чтобы собрать-таки у себя народ по поводу своего дня рождения. Такой повод встретиться мы не могли пропустить.
Опустим подробности встречи на метро Ясенево и пути до дома, ибо они абсолютно неинтересны, и перенесёмся непосредственно в квартиру, на пороге которой нас поджидал первый сюрприз. Бабушка. И зверь огромных размеров. В глубине ещё родители, и уходить явно не собираются. Ну и ладно, на кухне стол ломится, грибочки, коньячок, другие радости — что ещё надо человеку, чтобы достойно встретить новый год? Главное, от зверя рыжего подальше, и всё будет ништячком.
Тут время слегка ускоряется, произносятся какие-то тосты, Толян снимает, коньячок постепенно переливается из стеклянной ёмкости в живую… Всплывает «Стена» — никуда от неё не деться — в контексте распития Подосом (которого, впрочем, за столом нет) портвейна с Эдиком Левицким (которого за столом тем более нет)… К одиннадцати коньяк заканчивается, народ постепенно начинает расходиться, и у наиболее безбашенной части коллектива возникает идея пойти погулять.
А куда можно пойти погулять из дома, стоящего на углу Паустовского и Новоясеневского? Естественно, в Битцевский лес. Взяв в замечательном магазинчике, что на углу, бутылку водки, тусняк в составе Павлика, Димки, Толяна, Никитушки, Асейкиной и автора этих строк отправился в лес. Пробравшись по узким тропкам поля между Битцевским рынком и началом леса, изматерив всё на свете, пообщавшись с каким-то мужиком и дождавшись всех, выпили по первой. На совете в Филях было решено идти торной дорогой параллельно опушке леса, дабы выбраться на Севастопольский ближе к Миклухе. Луна освещала нам дорогу, ощущение абсолютной свободы и единения с друзьями и природой, подкреплённое прозрачной жидкостью, переливалось через край, географический кретинизм подкреплялся тостами на каждом повороте, и мы с Толяном не могли не запеть.

Оттого ли, что больше надежды не греют,
Оттого ли, что просто плохой музыкант,
Я готов отдать всё, чего не имею:
Моих женщин, деньги и даже талант,
Мои связи со светом, мой дом в столице,
Мою славу. И я вижу, как те,
Кто возьмутся судить, начнут веселиться,
Когда я усну на твоем животе,
Мой милый великан...

Здесь (ну то есть на каком-то из перекрёстков, после очередного тоста) нас покинули Никитушка с Асейкиной. Трезвый разум заставил их испугаться возможности прийти в Чертаново как раз к закрытию метро.

Вытри слёзы, не гляди же так хмуро,
Потанцуй со мной в клубах сизого дыма,
Может быть, здесь ты не лучшая дура,
Я-то знаю, как ты прекрасна без грима.
Пусть сегодняшний день был не лучшим для нас,
И всё, что нам нужно — напиться и спать.
Но поскольку я рядом, мне не стыдно
Петь свою нежность тебе, и я не буду молчать.

Мы продолжали забирать вправо, но это нас нисколько не смущало, непоколебимая вера в собственные ноги вела нас именно туда, куда ей и надо было. Абсолютное спокойствие, лунный свет, любимая песня и водка делали своё чёрное дело, ведя нас всё дальше и дальше от заветного Севастопольского.

Когда-нибудь ты вспомнишь эти дни, и ты скажешь:
"Я помню этот голод, я помню тот кураж!"
Когда-нибудь мы вновь будем одни, и ты докажешь,
Что всё, чем мы здесь живы, — не просто чья-то блажь.
Когда-нибудь до нас дойдут слова, те, что сегодня — бред,
Те, что сегодня звучат, как ненужный урок,
Когда-нибудь... ну а пока сведи усталость на нет
И поднови свой грим, ты слышишь — третий звонок,
Мой милый великан...

Мы стояли на очередной развилке, чтобы в очередной раз безрассудно пойти вправо. Мимо нас прошуршала группка лыжников. Время было примерно полдвенадцатого ночи. «Что за странные полуночные лыжники?» — спросили мы друг у друга и немедленно выпили.

Вытри слёзы, не гляди же так хмуро,
Потанцуй со мной в клубах сизого дыма,
Может быть, здесь ты не лучшая дура,
Я-то знаю, как ты прекрасна без грима.
Пусть сегодняшний день был не лучшим для нас,
И всё, что нам нужно — напиться и спать.
Но поскольку я пьян, мне не стыдно
Петь свою нежность тебе, и я не буду молчать.

Здесь я понял две вещи. Во-первых, Пашка подпевал в припевах. А это означало, что в походе у нас с Толяном появлялась возможность орать песни «Стены» не a capella, а под гитару. Во-вторых, я вспомнил разговоры девушек-слаломисток в тренажёрном зале за день до этого о том, что 8-го марта в Битцевском лесу намечаются соревнования. По гладким лыжам. «Заблудились», — подумал я о полуночных лыжниках.

Пока спирт не разъел нашу кровь,
Пока ложь не сожгла нашу речь,
Пока быстрая смерть — не больше, чем поза,
Пока есть место где сесть, и нет места где лечь,
Пусть дурацкий колпак будет флагом,
И забыты надежды на рай,
Мы пойдём рука в руку, шаг за шагом,
Как подобает шутам, на край и за край,
Мой милый великан...

Вдали показался выход из леса. Но до того требовалось пересечь несколько оврагов, на дне которых явно должны были быть какие-то ручейки. Кто-то из нас мог повторить подвиг Тёмы, открывшего купальный сезон в подобном ручейке после того, как он увидел в Узком женщину с кошкой на поводке, распивая со мной «Монастырскую избу», но увы, никто этого не сделал. Все попали на мостик.

Вытри слёзы, не гляди же так хмуро,
Потанцуй со мной в клубах сизого дыма,
Может быть, здесь ты не лучшая дура,
Я-то знаю, как ты прекрасна без грима.
Пусть сегодняшний день был не лучшим для нас,
И всё, что нам нужно — напиться и спать.
Но поскольку я трезв, мне не стыдно
Петь свою нежность тебе, и я не буду молчать

Кончился лес, и кончилась песня. Лес кончился около какого-то металлического забора, за которой виднелось поле и фигуры из снега на нём. Желание Толяна перелезть через этот забор было подавлено чьим-то острым зрением, углядевшим в верхней части забора оплётку из колючей проволоки. От греха подальше мы решили обойти это загадочное место и заодоно узнать, где же мы всё-таки находимся, поскольку идентифицировать это загадочное сооружение никто из нас решительно не мог. Мы направились в сторону ближайших жилых домов.
О ужас! Это легендарная улица Красного Маяка! Мы действительно забрели в Чертаново! До закрытия метро чуть больше часа, а мы находимся хрен знает где! И водка кончилась! Чёрт возьми, дело начинает приобретать забавный оборот. Совет в Филях постановил: идём по улице, авось у кого-нибудь спросим дорогу к метро. Но как назло, никого нет. Есть только палатка ночная. Единственное внятное утверждение, которое удалось вытянуть у хозяйки, гласило, что мы действительно в Чертанове. Где находится Профсоюзная, эта дама уже абсолютно не представляла. Поблагодарив её приобретением пива, мы отправились дальше.
Распитие пива привело уже к совершенно нереальному единению. Трудно вспомнить, о чём именно мы говорили, да и так ли это важно, но мы шли обнявшись и ощущали себя лучшими друзьями.
Наконец-то дошли до более-менее населённых местностей. В киоске на каком-то углу взял четвертинку (почему-то это помню), и после этого появились люди, у которых можно было спросить дорогу. Мы оказались в пяти минутах ходьбы от Пражской и двадцати минутах от закрытия метро.
Главной задачей на время, оставшееся до поезда, стало отговорить Пашку от идиотской затеи ехать домой через Бутово. Как ни странно, самым действенным средством оказался поезд метро, ехавший в противоположную от Бутова сторону. В час мы уже выходили из метро на Каховке, надеясь в лучшем случае поймать троллейбус, а в худшем — машину. После десяти минут ожидания мы решились на взятие машины, взяв её не штурмом, но подкупом. Настроение всё улучшалось, Пашкина грусть куда-то постепенно улетучивалась, а масла в огонь поливал водила, предлагавший показать неприличный жест ехавшей рядом машине сотрудников патрульно-постовой службы. Впрочем, мне хватило ума не делать таких глупостей в этот поистине незабываемый вечер.