Итак, начнём. Поиском героя на этот раз заниматься не будем: мы сможем поместить его там, где нам заблагорассудится. Сложнее другое: ведь герою нужно имя. Без имени герой — не герой, имя даёт ему индивидуальность, которой нет ни у кого из нас, поэтому нехорошо именовать героя именем знакомого человека. Посему имя герою будет: Альберт.
Что ж, для начала неплохо: у героя есть имя. Кроме имени можно наделить его ещё и фамилией, но… вряд ли она нам понадобится в ходе нашего рассказа. Поэтому лучше наделить нашего Альберта профессией. Его имя вызывает ассоциации с одним предметом профессионального быта, а кто работает за этим предметом? Только художники и чертёжники. Художников мы оставим пока в стороне, поскольку художники — совершенно невозможные главные герои, их поведение приводит к разным сомнениям в необходимости описывать такое… А вот чертёжники…
Глубокоуважаемый читатель, наверно, уже догадался, что Альберт был чертёжником. Он вёл простую, ничем не примечательную жизнь тридцатилетнего клерка с приличной зарплатой, квартирой рядом с платформой Очаково, молодой женой и собакой Дуськой. Однако ни один уважающий себя литератор не стал бы описывать простую жизнь московского чертёжника, тем более что она, честно говоря, была скучна, как хор моравских учителей, поэтому мы ставим перед собой задачу: бросить нашего Альберта в экстремальную ситуацию, из которой не каждый чертёжник найдёт достойный романтического героя выход. И вот только теперь нам понадобится словечко “однажды”.
Однажды рано утром Альберт выгуливал свою собаку в лесочке возле дома. Он напевал старинную песню про кувшин виски, щурился на Солнце и крепко держал в руке поводок. Услышав пение соловья, он остановился, — и подумал, что приятные звуки пробуждающейся природы в состоянии доставить радость его привлекательной сонной жене.
Альберт был прагматичен. Он не стал ловить соловья. Вечером того же дня он вынес из дома старенький диктофон и включил таймер на предрассветный час.
Утром Альберт первым делом подошёл к сучку, на котором оставил свой диктофон. Естественно, диктофона на месте не оказалось, однако вор оказался джентльменом и повесил на сучок кассету. И только теперь Альберт удивился.
Это была не его кассета. Его кассета была новенькой, прозрачной и без наклеек, а вор оставил древнюю кассету с непрозрачным корпусом и чёрной этикеткой. Альберт не верил в чудесные превращения кассет, поэтому он сказал себе: “Ага!”, снял кассету с сучка и понёс домой.
Вставив дома кассету в подобающее место и нажав соответствующую кнопку, он получил неожиданный результат. Из динамиков полился пронзительный звук. По своим юношеским проделкам Альберт знал, что такой звук будет, если компьютерный компакт-диск проиграть в музыкальном центре. Значит, это была компьютерная кассета. Но где же найти доисторическое устройство для чтения таких раритетов?
В этот момент Альберт осознал, что собака Дуська куда-то пропала. Его почти не задело это событие: ведь это была собака жены…
Теперь, конечно, мы просто обязаны представить Вам, драгоценнейший читатель, жену Альберта, — но мы не будем этого делать: ведь, по правде говоря, она нам не понадобится в ходе нашего повествования — так зачем же измышлять сущности сверх необходимости? Мы, конечно, не причисляем себя к эмпирикам, но, в сущности, в жене Альберта не было ничего такого особенного, из-за чего следовало бы её представлять. Честно говоря, даже имя её было настолько обычно, что я его не могу вспомнить, да, в общем-то, и неважно, и так уже слишком много строк посвящено этой ничем не примечательной женщине. Да и была ли она женщиной? Впрочем, нас занесло не в ту степь.
Итак, Альберт ходил по району и клеил на столбах листовки, извещавшие о пропаже собаки Дуськи. Делал он это не по своей воле: его жена заставила. Она не могла простить мужу пропажи любимой собаки Дуськи, и потому заставила напечатать и расклеить три сотни нумерованных листовок, пригрозив разводом. Альберт не шибко испугался (это была любимая угроза жены), но листовки клеить пошёл, и, как оказалось, не зря. Нет, конечно же, не потому, что ему кто-то указал место, куда сбежала Дуська, или человека, который её где-то видел, а совершенно по другой причине: Альберт наконец-то изучил свой район. Он узнал, где находятся паспортный стол и загс, котельная и школа, пивная и кофейня: ведь они с женой только что купили квартиру в этом районе, и Альберт, занятый на работе, знал только лесочек, где ежедневно выгуливал искомую собаку Дуську.
Вот, собственно, на этом можно было бы закончить. Неплохой финал для современного рассказа, между прочим, даже открытый, что стало как-то слишком уж популярно в последние годы, — но мы не будем заканчивать. Такие вопросы, как поиск собаки Дуськи, с кондачка не решаются, и поэтому мы будем решать их зимой. А Альберт пусть решает летом.
Альберт увидел дворника и решил спросить у него: ведь рабочий комплексной уборки должен знать, куда могла деться собаченция. Поэтому наш герой подошёл к дворнику и сказал:
— Здравствуйте.
Дворник недоумённо покосился на вежливо улыбающегося молодого человека и недоверчиво ответил:
— Здоровеньки булы! Чего надо творческой интеллигенции от рабочего люда? Раньше мы вроде бы не встречались? Меня зовут Макар Сергеевич Вытащизопуло.
— Меня называют Альбертом, и это имя написано у меня в паспорте. Я ищу собаку Дуську, принадлежавшую моей жене, и не будете ли Вы так любезны опознать по фотографии одну из, конечно, виденных Вами сегодня собак?
Альберт сам опешил от вычурности своего разговора. Видимо, общение с дворником так на него повлияло. Особенно его удивила большая буква “В” в слове “Вы”: было совершенно непонятно, как ему удалось с такой непринуждённостью вставить письменное обращение в устную речь.
Но делать было нечего. Альберт достал из кармана фотографию жены с собакой и показал её Макару Сергеевичу. Тот выхватил фотографию из Альбертовых рук и стал напряжённо в неё вглядываться. На его лице отразился мучительный мыслительный процесс, видимо, проистекавший в его давно не стриженой голове. Лицо его меняло свой цвет, а глаза дико вращались. Альберт было испугался за душевное здоровье дворника и его контакт с окружающим миром, но неожиданно лицо Макара Сергеевича прояснилось, взгляд заискрился, и дворник сказал Альберту:
— Нет.
— Что — нет?
— Собаку я не видел. А вот женщина… Ведь это Ваша жена?
— Да…
— Её я тоже не видел. Впрочем, опасайтесь человека в зелёном. А насчёт собаки… сходите к дворнику соседнего дома, Марку Срулевичу. Вот он-то уж точно знает всё о домашних животных нашей округи. Кроме того, он на досуге увлекается хиромантией и объяснит Вам насчёт человека в зелёном. Кстати, это не Ваша собачка? О ревуар.
Макар Сергеевич показал Альберту за спину. Тот обернулся, увидел позади грязную белую болонку, сказал “Нет!”, снова обернулся, — но Макара Сергеевича и след простыл. “Ну что ж, пойду к Марку Срулевичу”, — подумал Альберт.
Идя к Марку Срулевичу, Альберт заметил участкового Сидорова, который в своё время хотел выпить молоко (эту историю, наделавшую немало шума, мы, конечно, пересказывать не будем), а сейчас стоял перед домом, задрав голову вверх. Поза Сидорова заинтересовала Альберта, и он придал своему телу такое же положение в пространстве. Глаза Альберта непонимающе бегали, однако вскоре он встретился взглядом с юношей в зеленоватом от застарелой грязи пиджаке. Это был поэт Вахтанг Бабочкиниани, романический блондин с зелёными глазами и орлиным носом. Его сентиментальные стихи пользовались успехом у экзальтированных барышень, а потому многие попсовые рок-музыканты не считали зазорным заказывать Бабочкиниани тексты для своих новых песен. Поэт никогда не бедствовал, но вёл очень странный образ жизни. Он не общался с существами другого пола, но при этом писал стихи про любовь. Он не знал, сколько стоит батон хлеба, поэтому заказывал в магазинах дорогие вина и булочки. Он почти не выходил из дому — и писал про красивейшие пейзажи, не виденные, но воспетые им. Весь двор знал поэта, — но он не знал никого во дворе. Дети боялись его, взрослые сторонились его, старики косились на его окно и распускали слухи о личной жизни Вахтанга. Никто и никогда не был в его квартире. Соседи видели его лицо лишь сквозь окно, и пронзительный взгляд добровольного домашнего арестанта заставлял их задуматься о бренности каждодневной городской жизни. Репортёры мечтали о его интервью, — но им приходилось довольствоваться интервьюированием соседей. Постепенно у всех составился романтический образ, и Вахтанг начал получать мешки писем от сумасшедших барышень. Он вступил в переписку с некоторыми из них, и, скорее всего, поклонниц хватил инфаркт от счастья, поскольку ответа он так и не получил. Это сильно расстроило Вахтанга, и творческая душа поэта решила взлететь над суетой городской жизни.
Итак, Альберт и участковый Сидоров смотрели на силуэт Бабочкиниани в проёме открытого окна. Неожиданно рядом возник низкорослый красноносый еврей. Он посмотрел на чертёжника, на милиционера, на поэта посмотрел — и сказал громко, так, чтобы поэт услышал:
— Может, скорую вызвать? Или милицию, чтоб они его сняли? А то ещё навернётся, разбирайся потом, как и почему… Весь двор переполошится, все жизнь понимать станут и из окон прыгать начнут. Ничего хорошего из этого не выйдет.
— Нет, выйдет! — возразил Марку Срулевичу Бабочкиниани. — Нет, выйдет! Ведь все станут понимать жизнь! А если не станут, то поймут хотя бы, что не так всё просто, как они думают. Ведь мою записку опубликуют во всех газетах, и хоть кому-то станет ясно, что на этой Земле надо жить, надо любить и надо страдать… Моя смерть не принесёт страдания никому, меня забудут через неделю, — но вдруг это заставит кого-то сказать: “Ведь это могло случиться со мной, но не случилось. Ура! Я могу жить дальше, могу изменить что-то в себе, в мире, я не умер, не убил себя, — и мои друзья счастливы, что я есть, враги счастливы, что я есть, потому что им есть с кем враждовать, все люди счастливы, — а если несчастливы, я обязательно сделаю их счастливыми”. И моя душа будет радоваться такому итогу жизни. А моя жизнь закончится, чтобы дать ещё один импульс жизни других.
— Стой, Вахтанг! — закричал Альберт. — Скажи мне только одну вещь. Ты умеешь свистеть?
— Н-нет… — удивлённо пробормотал поэт. А… а что?
— Но как ты можешь уходить из жизни, не изведав простых радостей? Неужели ты никогда не бегал с мальчишками во дворе, не гонял в футбол, не пел песни под гитару, не пил портвейн в лесу, не целовался с девушкой? Опомнись, Вахтанг! Жизнь прекрасна и удивительна! Ты же можешь начать новую жизнь — так начни её сейчас! Чем не повод? Прыгай!
И Вахтанг прыгнул. Ощущения были просто невероятные. Он летел вместе с птицами, он летел, обгоняя птиц, он летел вниз. На него смотрели люди из окон, он смотрел по сторонам — и видел новое, видел радость и смех, видел других людей и чувствовал, как его всё сильнее и сильнее наполняет любовь. Голова пухла от любви, а тело, обдуваемое воздухом, становилось лёгким и прозрачным, переполняясь любовью. Весь мир любил его, и Вахтанг любил весь мир. Новая жизнь началась: он явственно осознал это в момент соприкосновения с батутом, который незаметно подставили приехавшие пожарные. Радость соседей (а в особенности соседок) не знала границ. Они обнимали Вахтанга, поздравляли его, а бывший поэт весело раскланивался с ними. Он тут же получил приглашения на три свадьбы, восемь дней рождения и шесть похорон, его облили шампанским и позвали на футбол, и он понял, что жизнь гораздо лучше, чем казалась раньше. Вахтанг захотел найти Альберта, который ему сказал столь нужные слова, — но Альберт уже исчез. Рядом стоял участковый Сидоров, и Вахтанг обнял его — просто так, на радостях. Во дворе же начался грандиозный праздник, и Вахтанг был главным его героем. Обсад!
Альберт же продолжал поиски Марка Срулевича. Он так и не понял, что уже видел его сегодня, поэтому шёл и шёл туда, куда послал его Макар Сергеевич. Навстречу ему шли старухи из соседнего двора, оживлённо трепавшиеся по поводу грядущей победы коммунизма и надвигающихся выборов. Что-то удивило их в Альберте, они замолчали и долго смотрели ему вслед. Человек в тельнике прошёл мимо. На спине его был изображён красный бык. Ребёнок на велосипеде поднял облако пыли и распугал воробьёв. Стайка разлетелась врассыпную, но тут же заняла наблюдательную позицию на соседней рябинке.
Лиричное настроение Альберта прервал зычный крик.
— Наверх! — крикнул человек в ватнике и валенках. На лице его была трагическая гримаса, волосы и борода были растрёпаны, глаза светились ужасным огнём. Тем не менее, Альберт не сомневался, что увиденный им человек по природе добр.
Альберт спокойно шёл дальше, и душа его находилась в ровном, спокойном, ничем не замутнённом состоянии. Лёгкая эйфория прошла, и остался лишь некий осадок, какое-то странное предчувствие, ощущение начала чего-то большего, изменения мира — или Альберта.
Наш герой понял, что начинается новая жизнь. Бессмысленно искать собаку Дуську — пусть жена сама ищет её! Бессмысленно возвращаться домой — но надо же где-то жить! Смысл найти легче, если…
Перед Альбертом стояла прекрасная девушка. Её глубокие карие глаза излучали теплоту и весёлость, выражение лица наводило на далеко заходящие мысли, а улыбка явно относилась непосредственно к Альберту. Их глаза встретились… Скромный чертёжник увидел новую жизнь и испугался. Он отвёл глаза, и наваждение исчезло. Мысли его спутались, в спокойной реке жизни возник камень, лодка налетела на него, завертелась, закрутилась, понеслась без руля и ветрил, а беспомощный гребец барахтался в волнах бескрайнего плёса. Штормовой ветер хлестал лицо, руки не могли бороться с волнами, и человек почувствовал, что он тонет. Спасение его было неожиданным: он вдруг вспомнил про кассету. Кассета лежала в кармане, жёсткий корпус давил на ягодицу, а загадочное содержание не давало Альберту покоя. Все мысли его обратились от девушки к кассете. Подойдя к телефону-автомату, Альберт набрал номер друга-программиста.
— Алло! А Кальвадоса можно услышать? Ах, это ты, старый мудозвон… Слушай, у тебя есть на чём прочитать компьютерную кассету? Есть? Замечательно. Через полчаса я у тебя буду.
По прошествии двадцати четырёх минут и семнадцати с половиной секунд Альберт стоял перед дверью своего старинного приятеля Кальвадоса и думал. И, по правде сказать, было о чём задуматься.
Дверь стояла рядом со входом в квартиру. Добротная стальная дверь. С хорошим замком. С красивыми золотыми цифрами номера. С медной блестящей ручкой. С серебряными гвоздиками на обивке. Но без петель. И рядом со входом.
А вход был открыт. В полумраке квартиры виднелись бронзовая люстра и мигающий лампочками сетевой адаптер. Художественный беспорядок нарушало присутствие огромного пушистого чёрного кота. Альберт нажал кнопку звонка. Вскоре навстречу ему показался хозяин квартиры в трусах и подтяжках. В зубах его дымилась сигара, а на ноге фосфоресцировала татуировка, изображавшая обнажённую девушку.
Альберта передёрнуло. Это была та самая прекрасная нимфа, которую он уже сегодня видел. То же море у ног, тот же кофе в постель, тот же эйсид в ушах. Девушка смотрела в глаза Альберту, а Альберт смотрел на ногу Кальвадоса, который приметил взгляд, но решил до поры до времени поберечь нервы старого друга.
— Ну что там у тебя за кассета? Давай вставим, посмотрим, перепишем…
Альберт машинально протянул Кальвадосу руку с кассетой. Хакер тут же повернулся и исчез в дальней комнате. Альберту ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.
Единственным источником света в небольшой комнатке был огромный монитор, загороженный, правда, в этот момент широкой спиной Кальвадоса, пытавшегося подключить что-то к задней панели системного блока. Операция удалась, и Кальвадос радостно засунул кассету в загадочный магнитофон.
— Э-э, батенька, да здесь музыка… Слово “эм-пэ-три” когда-нибудь слышал? — обратился Кальвадос к внимательно смотрящему через плечо Альберту. — Только кто же в таком формате на кассеты пишет?..
— Извращенцы, — ответил Альберт.
— Ясно. Ну-с, послушаем…
Из динамиков полились странные перекатывающиеся звуки. Альберт слушал как заворожённый, музыка гипнотизировала его, глаза слипались, а мозг не давал телу заснуть. Внезапно неверный мужской голос начал петь про девочку-подростка с запахом апельсина. Альберт забыл, кто он и где, и зачем всё это. Он погрузился в мечту об одной, о той единственной, которую видели и знают все, которая готова на всё и всё поймёт, которая создана для него, — но он с ней не знаком, и потому жизнь теряет смысл, она недоступна, длинна и бездумна, и Альберт бесполезен. Альберт понял суть вопроса. Его дыхание участилось, щёки порозовели, глаза загорелись нездоровым огнём. Он повернулся к Кальвадосу и спросил в лоб:
— Кто изображён у тебя на ноге?
— А, ты заметил? — улыбнулся Кальвадос.
— Кто?!??
— Так, одна… э… э… знакомая…
— Кто она?
— Девушка.
— Вижу, что не мальчик. Как её зовут?
— Аннастасия.
— Как её найти?
— Нетрудно.
— Как??!!??
— Могу дать её телефон. Впрочем, она не любит, когда ей звонят незнакомые люди. Если хочешь, могу дать рекомендацию.
— Давай. Быстро.
Тут же в сторону Аннастасии полетела эсэмэска, и радостный Альберт с диском и кассетой отправился туда, где был телефон, то есть на квартиру к уехавшему в Таллинн другу Виктору, за кошкой которого он по доброте душевной согласился присмотреть. Он шёл и смеялся, смеялся, потому что вокруг было лето, смеялся, поскольку был близок к Аннастасии как никогда, смеялся, поскольку видел смеющиеся лица вокруг, смеялся просто потому, что был счастлив. Да и может ли быть человек несчастлив в одиночестве, зная, что скоро придёт новая радость, да просто будет что-то новое, что-то, чего раньше никогда не случалось, новая жизнь, новый мир, новый человек? Да в самом ли счастье — счастье? Нет. Счастье — оно в предвкушении счастья, в предвкушении радости, в предвкушении покоя. Счастье — в процессе, а не в результате, в переменах, а не в стабильности. Но не дай нам Бог жить в эпоху перемен!
2004 г.
Posts
